+38044 200 18 18, +38044 360 66 23, +38067 320 30 23, +38050 357 33 26 yanagallery@gmail.com

Светлана Кондратенко  родилась в городе Харьков в 1962 году. С 1979 по 1984 училась в Харьковском художественно-промышленном институте (в настоящее время —  Харьковская государственная академия дизайна и искусств) по специальности „Художник монументально-декоративного искусства”. Преподаватели А.Хмельницкий, Е.Быков.

С 1984 по 1987 Светлана Кондратенко работала в Харьковском художественно-промышленном комбинате художником монументально-декоративного искусства.

В период с 1987 по 1989 год Светлана была стипендиатом Союза художников СССР.

С 1988 Светлана Кондратенко на творческой работе.

 

В 1989 Светлана Кондратенко стала Членом Национального Союза художников Украины.

 

В 1999 году Светлана Кондратенко получила Медаль Франца Кафки.

 

Персональные выставки:
2004 год:

Выставка живописи «Любовь и смерть», галерея издательства «Задумливий страус», Киев.

Выставка живописи «Галерея Йозефа Калоушека», Прага, Чехия.

Выставка живописи «Галерея 36», Киев.

2006 год — Проект «13 Июля» галерея «Триптих», Киев.

2011 год — Персональная выставка в музее современного искусства Украины, Киев.

май-август 2012 года — Выставка живописных работ «Детские фантазии» галерея «Яна», Киев.

2013 — «Натюрморт в творчестве Светланы Кондратенко» галерея «Яна», Киев.

Участие в выставках:
1989 год:

Выставка украинских художников, галерея «Kulturcentrum Marsvinsholm Ystad», Швеция.

Выставка «Три поколения…» Совиарт, Киев.

1995 год — Выставка «Евро-мессе 95», Вайль-ам-Райн, Германия.

1997 год — Международный Арт-фестиваль, «Украинский дом», Киев.
1998 год:

Выставка «Образ новой Украины», Прага, Чехия.

Триенале живописи «Киев 98» «Украинский дом», Киев.

2008 год — Выставка «Art-Kyiv», «Украинский дом», Киев.

2009 год — Выставка «Kyiv Fine-art», «Украинский дом», Киев.

2012 год-настоящее время — постоянно действующая персональная выставка в галерее «Яна», Киев.

В сказочном мире Светланы Кондратенко. Дмитрий Корсунь.

«О, какие здесь небывалые изменчивые вещи!» — сокрушенно промолвила Алиса.

Словами известного английского сказочника Льюиса Кэррола хочется проиллюстрировать важную особенность творческой манеры Светланы Кондратенко, её личностную поэтику, где свободно сочетается нереальное, фантазийное искусство с метафизическим подтекстом. Но за этой полусказочной игрой и непосредственной интонацией сюжета-фантазии, легко угадываются строгая классическая традиция школы, дисциплинированная методика композиционного решения.

В этих картинах-сновидениях для детей, присутствует особенная ненавязчивая педагогичность, деликатное стремление к достижению детской манеры выразительности и доходчивости, к преувеличениям, гротеску, веселой неразберихе и путанице в размерах и значениях вещей. Они такие чарующе-трепетные, близкие душе своей исключительной старательностью, и одновременно той самой трогательно-пленительной «неумелостью» ребенка, его бесхитростному и чистому видению и впечатлению. Сюжеты эти невольно заставляют зрителя вспомнить и свои первые детские переживания от соприкосновения с большим миром.

Произвольно трактуемый сюжет, самостоятельный от литературной описательности, стилистический ход, вызывают в памяти и те произведения искусства, в которых мастера прошлого – И.Босх, М.Шагал, П.Клее, прибегая к фантасмагории, как к средству выразительности, достигли высокого уровня мастерства и индивидуальной поэтики. Тогда художники именно таким образом, могли показывать нетривиальную суть видимого мира, с его сказочной или неизъяснимой подоплекой.

Так и в детских, по замыслу сюжетах Светланы, подчас присутствует и притча, и фантастика, и сказка, и смешное развлечение, и серьезное наставление воспитателя. Кажется, что художница обладает абсолютным «детским слухом». Слово, сказанное ребенку, возникает перед ее художественным взглядом во всем богатстве своих первичных связей, которые не тускнеют и не теряют обаяния от постоянного употребления.

Светлана и сама – сказочница. Хотя были в литературе и Шарль Перро, и Свифт, и Андерсен, и Льюис Кэррол, создавшие свои сказочные миры, художница пишет, средствами живописи свой, уже собственный сюжет, соответствующий причудливой логике ее придуманных героев. Здесь находятся только ее, здесь и сейчас, вызванные к жизни ангелы и феи, животные и ребятишки, фрукты и растения, и все они преисполнены своей собственной значительностью. И такая живопись, обладает высокой степенью совершенства. По-голландски тонкая, профессионально исполненная, как в алтарях Ван Эйка, нежная по колориту, бело-голубая, теплая, добрая, парящая над действительностью, и легкая — в каждом касании кисти.

«Бытие, которое может стать понятным, уже является языком»

Г.-Х.Гадамер

Каждая картина художницы имеет одно безусловное качество — она ​​содержит в себе напряжение и уверенную иллюзорность сновидения. Иногда это выглядит как тяжелый угрожающий призрак, полный внутреннего противоречия и глубокого неразгаданного содержания, а иногда — как остроумная абсурдность выпущенных на волю инстинктов и настроений. По важными событиями ощущается какая-то невидимая инфантильная игра, а за легкомысленной игрой — окаменевшая навсегда от драматического напряжения маска греческой трагедии, а также ее обреченный герой и толпа хора, который готов продекламировать стихотворный свой приговор.

Художник такого класса игры как будто предлагает идею существования параллельных пространственных измерений, побеги персонажей в параллельные проекты, и дальнейшее выяснение истины в какой-то иной модальности.

Здесь вспыхивает, как голубое пламя над чистым спиртом, дикая смесь иронии и горячей наивности. Здесь пылает неугасаемо также главная проблема не только искусства нашего времени — проблема эсхатологического видения мира, проблема сознания, которое заблудилось, и человека, запутавшегося в своих мнимых измерениях, в измерениях, тревожно размножающихся и угрожающих затем небытием. Здесь бурлят рядом какая-то несуразная жизнь и помешанный разум, похожие на пышный апофеоз пока непонятно чего. Здесь главное, чтобы все это было выявлено громко и урожайно, ярко и напыщенно, а о чем идет речь — это вопрос второстепенный, потому что, возможно, здесь речь идет сразу обо всем, что чувствует художник. Просто так оно уже сложилось вместе и проросло как есть, единственной ризомой.

То Акила Бенито Олива сравнил современные произведения искусства с лабиринтами, потому что эти произведения созданы для того, чтобы как можно более длительное время, как в лабиринте, бродить среди интерпретаций, а не оставаться в одной, меняя каждый раз свое первоначальное мнение. По тексту всегда должн быть еще скрытый текст, а затем текст воображаемый, а затем третий, четвертый — текст, текст. При этом, второй текст — это смещенная схожесть первого, вместе и по отдельности одновременно. Читать такие тексты — это произвольная игра интерпретаций, где «мудрость первого текста неуклонно трансформируется в «комедию» в следующем» (Ж.Дерида).

Живопись Светланы Кондратенко — это смелое экзистенциалистическое предположение того, что существование человека понимается как жизнь перед самым ликом «Ничто», это также тревожное осознание своей новой веры — своей полной свободы от иллюзий. Ведь наш жизненный инстинкт «реализма» приводит нас к наивной идеализации реального. Это просто такой собственно естественный наклон к «человеческому, слишком человеческому». В случае со Светланой, как и всего поколения, которое появилось в искусстве Украины конца 1980-х годов, состоялась трансформация не до реальности, которая сама по себе была по законам механики «истинного, ибо разумного» (по выражению Гегеля), но дальше и дальше за опасный горизонт — к новой форме нереальности, которую можно назвать «истеричной сублимацией» (термин А. Якимович).

Возможно, здесь оказалась проблема травматического опыта, который бесспорно получило «the Cast soviet generation» — по выражению Виктора Мизиано. Реакция на распад советской идеологии была по-своему неповторима; это был неожиданный социальный синдром карнавальности. Он вызвал в массовом сознании общественную депрессию, с одной стороны, и смеховую рефлексию на катаклизм «непробиваемой системы», с другой. Страшное когда-то теперь стало бестолковым и смешным, — как в едином когда-то в тексте вновь разместились два текста.

Ирония как художественный прием и действенное средство выразительности действительно доминирует в живописи Светланы Кондратенко. Даже если и изображен праведный персонаж, который венчает величественный ландшафт. Даже когда он показан как достойный венец и вершина творения (картина «Ной»). Отсюда, от иронии, происходит и особая, личная вибрирующая фактура среды в ее работах — мерцающая, тревожная, зажигательная, настороженная, которая никому не дает никакой уверенности. И даже в натюрмортах притаился саркастический опыт ее поколения, — сюрреалистические предчувствия быстро преодолевают первоначальную идиллию и восхищение предметов относительно друг друга. Показушное «изобилие» уже выглядит как видимость и тающий призрак, грозит собственным распадом, а «кислотный» виноцветный фон лишь усиливает до невозможности общий нервный подъем такого Стилл-лайфа. Как и в современном социуме, где царит тотальная невыразительность содержания, ее натюрморт не классический, а скорее маньеристский, поскольку вещи там и их сущности выглядят не последовательно, но как-то параллельно. Один взгляд брошен в мир чувственной реальности, а другой — в мир сущностей, куда более значимый, глубокий, редкий.

Хотя художник — это прежде всего фигура пластичная, эмоциональная и художник не может быть последовательным философом как раз потому, что именно такой у него божий дар, природная склонность. Живопись — это только кружево, иллюзия, плоскость. Но все-таки истина художественная оказывается выше, чем истина философская, потому что никакая следующая «теория» ее не в состоянии изменить или свергнуть.

Ирония как легитимный художественный прием присутствует даже в самых средствах выразительности. Это ироничный и чуть-чуть неуклюжий рисунок, как каркас изображаемой сущности, и этот рисунок ловко перебрасывается в легкую брейгелевского шаржировку, неожиданный гротеск, незаметную косолапость, гримаску, в некую «охотничью небывальщину». Как у Питера Брейгеля, здесь возникает сочетание обобщенного стихийного космического явления — земля, времена года, детская игра, пословица — с тщательным выявлением деталей. Предельно общее и предельно отдельное здесь слиты воедино, как в философском выражении. Это также брейгелевская интонация изображения мира «наизнанку», тема безалаберности и глупости, человеческой «всяческои суеты», что неуместно конфликтует с некогда Богом данным рациональным и стройным образом Вселенной. Эта ирония также является выражением того, что художник ищет новые чувственные и эстетические коды, где ценится непосредственность выражения, отсутствует всякая искусственность, новая органика, которая предпочитает живую неуклюжесть формы всякой неживой академической правильности.

Удивительно, но бытие такой живописи пропитано примером Брейгеля, как единственно верной интонацией, и «руссоизмами», как самой честной техникой. Эти качества переведены даже в фон, полный действенными пульсирующими знаками их присутствия. Непринужденно распахнут синкопированный хаос непостижимых смыслов.

Потому что здесь зайчики-овечки, белочки-коровки заявляют о своем существовании с пугающей психоделической интонацией. Они олицетворяют собой целые циклы сновидений и галлюцинаций, как предлагают загадки без счастливых разгадок. Здесь водопады не приходят, а бьют вперед и вдаль с трагическими каденциями Олега Голосия.

А изображенные цветы — огромные, угрожающие их пульсирующим в духоте эротизмом и их непосредственным конфликтом с плоским небом доисторической планеты, выстраивают грациозную катастрофичность плоскости, внеземного композиционного целого …

 

Странным образом те же качества фауны и флоры пронизывают и циклы работ, где изображены политические сценки — от Наполеона ( «полусладкое Тильзит»), Ульянова (Ленина), Брежнева — к родным, отечественным, украинским политикам рода бывших райкомов. Только одна важная особенность — все эти политики, как правило, что-то очень сильно пьют. Добротно и нарядно одетые столы, готовы лопнуть от яств, которые простираются, как океан перед кораблем, перед лицами исторических деятелей — это и есть тот базис, гарантия зрелых и взвешенных политических решений, которых ждет от них гражданское общество. Такое же и шутливое прощание со славной «страной героев», что навевала советская мифологема, присутствует в картине «Настоящие пилоты». Потому что здесь изображен величественный, как Альпы, ландшафт «широкой родной страны» и удивительный послевоенный гибридный самолетик с реактивным и поршневым двигателями одновременно зависший сногсшибательной «свечой» над позирующей группой довоенных красавцев-летчиков. Счастливые настоящие пилоты, конечно, улыбаются, выпивают. Фигуративные химеры, стилевые гибриды, мифомутанты — вот эта оптимистичная сказка о героическом «человеке страны Советов». Как продолжают тему глупости и цикл работ «Художник и модель». Это парафраз известной серии Пикассо, где персонажи отдавались античному южному покою и служению высокому искусству. Персонажи Кондратенко взяли в долг себе только правило прежде всего ничего высокого не делать. Это скорее театр абсурда, слабое сладострастие, гротеск и «низовая смехотворная культура» (М.Бахтин), где главные персонажи, — художник и модель, могут существовать только в комично сдвинутых ролях …

Тематика работ Светланы Кондратенко, сюжеты и направления стилевых особенностей при всем разнообразии имеют единый универсальный язык. Здесь снова хочется вернуться к эпиграфу, поставленному как сверхзадача вначале этой статьи об особенностях мира, который создает эта художница. «Бытие, которое может быть понятным …», — и эта возможность понимания бытия всегда остается нетронутым правом и целенаправленностью для человека искусства.